Гайдзин. Том 2 - Джеймс Клавелл

Единственным человеком, которого она приняла с удовольствием, был Филип Тайрер. Его прислал сэр Уильям с пожеланиями скорейшего выздоровления. Филип принес с собой последние лондонские газеты и преподнес ей букет цветов, который купил в деревне. «По заказу правительства Ее Величества», – сказал он с широким взмахом руки, заражая ее весельем своей мальчишеской улыбкой и радостью жизни.

Он не закрывал рта больше часа, говоря почти все время по-французски, рассказывая ей последние сплетни и новости. О том, как он побывал в Эдо, о Накаме-Хираге, исчезнувшем без следа, создав дипломатическую проблему для сэра Уильяма, и о его капитане Абэ, «который все еще ждет, дымясь от злости, у Севреных ворот.»

– Что же теперь будет, Филип?

– Не знаю. Мы надеемся, проблема исчезнет сама собой. Беда в том, что нам пришлось дать подробное описание Накамы, как он теперь выглядит, так что шансов убежать у него немного. Чертовски обидно, потому что он был славным малым и очень помог мне. Я не верю ни слову из этих россказней о том, что он убийца. Мы ни крупицы полезных сведений не выудили из того другого парня, приятеля Накамы, чья семья строит корабли в Тёсю. Я показал ему один из наших фрегатов. Достаточно приятный малый, но туповат. Он ничего не знал о Накаме и ничего не сказал. Сэр Уильям не хотел отдавать его бакуфу, поэтому отпустил его с миром. Чертовски обидно, Анжелика, Накама ужасно много помогал мне – и не только с японским, если бы не он…

Позже они вместе ели суп, и после ее осторожных расспросов он признался, взяв с нее сначала слово, что она никому не проговорится, что у него есть девушка, своя особая девушка в Ёсиваре.

– О, она такая прелестная и милая, Анжелика, я думаю, мне удастся раздобыть деньги на контракт, не напрягая особенно старого казначея, эта связь так удобна…

И она улыбнулась про себя тому, каким юнцом он ей показался, завидуя его бесхитростной любви; какой взрослой и утонченной она казалась сама себе в сравнении с ним.

– Я бы хотела познакомиться с ней когда-нибудь, – сказала она тогда. – Мне нетрудно проникнуть в вашу Ёсивару. Я переоденусь юношей.

– О боже мой, нет, как можно. Анжелика, вы не должны.

Это может оказаться забавным, подумала она, весело хмыкнув, и повернулась на другой бок, уже почти заснув. Андре проводит меня. Мне бы хотелось повидать эту Хинодэ, в которую я столько вложила. Интересно, как она выглядит?

На пороге сна ее живот вдруг сжался от боли.

Еще один спазм, отличный по характеру от первого. Потом еще один. Сон пропал, как не бывало. Она опасливо потерла ладонями живот и лоно, но боль не проходила, и теперь она была уверена, что это та самая хорошо знакомая ей тянущая боль с легким ощущением, будто ее раздувает изнутри.

Началось. Вскоре появилась кровь. И вместе с нею прорвалась наружу вся ее тоска, все ее тревоги и надежды. В глубоком горе она заплакала, зарывшись лицом в подушку.

– О, Малкольм, я так надеялась, так надеялась, теперь мне нечего дать тебе, ничего не осталось от тебя, нечего дать тебе, о, Малкольм, Малкольм, прости меня, мне так жаль… о Боже, как мне жаль… да сбудется воля Твоя…

Слезы текли и текли, пока, после целой вечности, она не уснула, когда они иссякли.

– Мисси, вставаити! Мисси-тайтай, ко-фи, хейа!

Выбираясь из косматой паутины сна, Анжелика услышала, как А Со со стуком поставила поднос на столик рядом с кроватью, и почувствовала теплый божественный аромат свежезаваренного кофе – подарок Сэратара и одна из немногих услуг, которые А Со могла выполнить и выполняла как должно, – этот аромат обволакивал ее, отворяя ей двери нового дня и вводя туда без боли.

Она села на кровати и потянулась, пораженная и обрадованная тем, что чувствует себя так бодро и так хорошо. Спазмы прошли, тянущая боль утихла до привычной, даже была меньше, как будто, и ощущение раздутости было не таким сильным.

И что было лучше всего, отчаяние покинуло ее. Это ее чудо, подумала она благоговейно. Последний месяц, вознося вечернюю молитву Пресвятой Богородице, она разговаривала с ней, вопрошала ее, молила, и однажды ночью, вконец измученная тревожным ожиданием, прислушалась. «Оставь это мне, дитя, это мое решение, не твое, – услышала она, услышала не ушами, а самой глубиной своего существа, – мое решение, все целиком, спи спокойно». Тревога больше не мучила ее в ту ночь.

Так это было ее решение, как чудесно! Анжелика была согласна принять ее вердикт. Волю Господа. И она приняла ее.

Подчиняясь порыву, она встала на колени у кровати, закрыла глаза и благословила ее, вознеся страстные слова признательности, еще раз сказала, как ей жаль, но от всего сердца поблагодарила за то, что тяжкое бремя снято с ее души, да исполнится воля Твоя… Анжелика опять скользнула под покрывала, готовая к кофе и встрече с миром. Кофе в это время, девять часов утра, был обычаем по воскресеньям, потом как раз можно было успеть принять ванну и одеться к церкви.

Церковь? Почему бы и нет? – подумала она, я должна вознести благодарность как положено, но никакой исповеди.

– А Со, приготовь мою ванну и… – А Со смотрела на нее во все глаза затуманенным взглядом. Анжелика вдруг поняла, что ее горничная, должно быть, видела пятна крови сзади на ее ночной рубашке.

А Со торопливо проговорила:

– Я приносить мыца. – Она засеменила к двери, но Анжелика оказалась там раньше и оттолкнула ее назад в комнату.

– Если ты расскажешь кому-нибудь, я выцарапаю тебе глаза!

– Ай-й-йа, нет понятна, мисси-тайтай, – охнула А Со, смертельно напуганная злобой на лице и в голосе своей хозяйки. – Нет понятна.

– Не ври, все ты понимаешь! Дью не ло мо-а, – выплюнула она кантонское ругательство: она слышала один раз, как Малкольм бросил эти слова Чену, когда был зол на него, и помнила, как Чен побелел. Малкольм никогда не рассказывал ей, что они означают, но на А Со они произвели тот же самый эффект, и ноги китаянки едва не подкосились.

– Ай-й-й-йа-ха!

– Если ты говорить, А Со, тайтай будет… – Анжелика в ярости вонзила свои острые ногти ей в лицо в миллиметре от глаз и оставила их там. – Тайтай делать вот так! Понятно?

– Понятна! Сик'лет, тайтай! – Перепуганная женщина простонала что-то по-кантонски и сжала пальцами губы, изображая скрепу. – А Со нет рассказать понятна!

Обуздав свою ярость, хотя сердце продолжало бешено колотиться в груди, Анжелика подтолкнула женщину к постели и снова забралась в нее. Повелительным жестом она указала на чашку.

– Дью не ло мо! Налей мне кофе!